Вспомнил все до мелочей. Как в кино: за коленями на крашенном вишневом полу два коричневых с проплешинами овала, четыре грядки металлических колечек, окучиваемых мамиными руками, и два вредных истершихся шнурка с лохматыми непокорными метелками. Мама поплевывает на них и терпеливо скручивает им головки, а те никак не лезут в дырки. "Ах, паразиты", да "Сиди ровно", приговаривает, мама покачиваясь на корточках. Наконец дело доходит до бантиков. "Вот, смотри", мама пытается встать на мою точку зрения, но у нее не получается, и переходит на словесный уровень. Делаем из одного петельку, а другой змейкой оплетаем вокруг. Теперь "Левый под правый", говорит про правый и левый, соответственно. Это абсолютно неважно, так как я еще ничего не знаю ни о сердце, ни о симметрии, ни о политике. Я только хочу побыстрее выбраться наружу, в огромную непознанную вселенную размером в несколько тысяч квадратных метров. Но экзекуция продолжается. Бантик возникает и исчезает, мама повторяет урок, и наконец вручает мне проклятое устройство. "Пока не научишься, не пойдешь", втолковывает мама главный смысл образования и отходит, но недалеко, чтобы подсматривать. Теперь ясно, что учение - если не свет, то, по крайней мере, некая необходимая экзекуция, предшествующая чему-то светлому. Я еще не ведаю разницы между необходимым и достаточным и всем своим детским существом отдаюсь учебе. Потом крик, слезы, указания, снова слезы и вдруг некоторым чудесным образом из рук выпархивает удивительная матерчатая бабочка. Одна, вторая вылетают во двор, словно две подружки-капустницы, носятся и кружат, объятые ярким светом детского невежества.